— А вдруг мне повезет, — пробормотала она, — я получу пищевое отравление и ближайшие несколько дней буду вынуждена провести в постели.
— В таком случае рекомендую сырых моллюсков, — посоветовал Ло Манто. — В Неаполе это обычно срабатывает.
Фелипе Лопес наблюдал за тем, как мужчина в красной, заляпанной соусом рубашке шлепнул кусок пиццы на картонную коробку и поставил ее на стойку.
— Попить что–нибудь хочешь? — спросил он.
— Между тем, что я хочу и что я могу себе позволить, целая пропасть, — ответил Фелипе, потянувшись за красным перцем. — На этот кусок моих сбережений хватит, но этим я и ограничусь.
— Где ты спал все эти дни? — спросил мужчина, глядя, как Фелипе жадно поглощает пиццу.
— Это пиццерия или полицейский участок? — вежливым тоном осведомился Фелипе. — Ты должен спрашивать меня, нравится ли мне еда, а не о том, на какой адрес мне присылают почту.
— Значит, по–прежнему болтаешься на улице, — констатировал мужчина. — Потому и умничаешь вместо того, чтобы сказать правду.
Фелипе Лопесу исполнилось пятнадцать, и он был бездомным. Его отец, Энрике, был запойным алкоголиком, не имел работы, сидел по уши в долгах и кочевал из одной ночлежки в другую. Он нашел способ обвести вокруг пальца социальную службу, ежемесячно получал небольшое пособие по инвалидности и приносил его в жертву своему пристрастию к бутылке. Фелипе избегал отца всеми возможными способами, кочуя из приюта в приют в поисках горячей пищи, холодного питья и относительно чистой постели. Иногда — обычно во время учебного года — он пользовался гостеприимством друзей, ночуя на узкой раскладушке в спальне того или иного из своих одноклассников. Но нередко ему случалось проводить ночь, скорчившись возле горячей батареи в коридоре какого–нибудь многоквартирного дома, дожидаясь, пока взойдет солнце. Так или иначе, находясь на улице или в приюте, Фелипе удавалось оставаться в школе. Различными способами он научился добывать достаточно денег, чтобы поддерживать в приличном состоянии школьную форму, которую были обязаны носить все ученики, и не отставать от школьной программы, разработанной братьями католического ордена, управлявшими школой.
Свою мать Фелипе видел в последний раз, когда ему исполнилось двенадцать. Она познакомилась с Энрике, едва успев выйти из подросткового возраста, и почти сразу же забеременела. Их брак оказался настоящей катастрофой: каждый занимался только собой, цепляясь за дрянную низкооплачиваемую работу и предоставив маленького сына самому себе. Потом Фелипе так рассказывал своему другу о том дне, когда он в последний раз видел мать:
— Она лежала, распластавшись на спине. Ее глаза вращались в глазницах, как стеклянные шарики, а на губах пузырилась пена. В правой руке она сжимала трубку для курения крэка — так крепко, как будто это был выигрышный лотерейный билет. Она как будто куда–то уплывала. Там, в курильне опиума, я с ней и попрощался — в грязной комнате, набитой обдолбанными в мясо наркоманами.
— Она умерла? — спросил его друг.
— Для меня — да, — ответил Фелипе, пожав плечами. Он взрослел, и его голос ломался. — И для всех, кто знал ее раньше, наверное, тоже. Кроме, пожалуй, барыги, который толкал ей дурь. Эта жалкая жизнь была последним, что видели глаза моей мамы перед тем, как она околела от передоза.
Мужчина за стойкой насыпал в пластиковый стакан льда, налил колы и поставил его перед Фелипе.
— Запей–ка пирог, — сказал он мальчику, — а то икать начнешь.
— Знаешь что, Джоуи, я тебе не сиротка и не убогий, — гордо ответил Фелипе. — Если хочешь заняться благотворительностью, позвони в Красный Крест.
— Я ничего и никому не даю бесплатно, — возразил Джоуи. — Ты обязательно расплатишься со мной за эту колу, но не сейчас.
— Ну, тогда ладно, — великодушно согласился мальчик и протянул руку за стаканом с газировкой, — в следующий раз рассчитаемся.
— Ты в школе–то успеваешь? — поинтересовался Джоуи. — Этим святым братьям, поди, наплевать, где ты живешь — в особняке или в канализации, лишь бы в учебе не отставал.
— Без проблем. У меня только отличные оценки, — заявил Фелипе. — Ия никогда не отказываюсь от работы. Это позволяет мне торчать в библиотеке допоздна.
— Ты общаешься с дамой из социальной службы? Я тут недавно видел ее. Тебе от нее есть хоть какая польза или она просто болтает, чтобы получать свою еженедельную зарплату?
— Я ее к себе вообще не подпускаю, — сообщил Фелипе, впиваясь зубами в хрустящий край пиццы. — Она начинает догадываться, что у меня нет постоянного жилья. Если она уверится в этом, то меня отправят в детский дом, а я этого не хочу.
— А где, по ее мнению, ты живешь, на Плазе?
— В районе Бейчестера, в доме Джерри Боттена, — сказал Фелипе. — Помнишь такого? Старика, который потерял ногу на пирсе?
— Ага, он всегда требовал положить в пиццу побольше грибов и сыра, — кивнул Джоуи, вытирая поверхность прилавка влажной тряпкой. — Я помню всех своих постоянных клиентов. Он ведь помер два или три месяца назад, верно?
— Точно, — поддакнул Фелипе. — А теперь два его сына бодаются из–за этого дома. Никак не могут поделить. А пока они таскают друг друга за волосы, дом стоит в том же виде, в каком его оставил Джерри. Вот я и дал той тетке из социальной службы адрес этого дома. Я слышал, она приходила туда уже четыре или пять раз, разыскивая меня, но уходила, как свидетель Иеговы, несолоно хлебавши.
— А в школе она не пыталась тебя достать?
— Еще как пыталась! Приходила туда пару раз в надежде отловить меня во время перемены, но братья устроили ей дриблинг на манер Джейсона Кидда, и она вылетела вверх тормашками.